Год крысы. Путница - Страница 78

Радоваться не получалось. На душе было тоскливо и одиноко, еще грыз червячок какой-то, неправильности, будто на развилке не туда свернул — и возвращаться вроде глупо, дорога ровная, должна вывести, и неуютно на ней почему-то.

— Ты ж сам говорил, что свет повидать хочешь, а теперь на кашу жалуешься.

— Так на кашу ж, не на свет. Хотя… — Мих повернулся к Цыке, еще понизив голос, чтоб не только караульные, но и Колай расслышать не смог, если вдруг проснется. — Не нравится мне это. Лопаты им никак не подвезут, ага. А еды для полутора сотен народу на две недели просто так взяли, на всякий случай. И ты видал, чему они нас учат? С утра до вечера по лугу строем гоняют: «Первый ряд — замах! Шаг! Удар! Второй ряд — замах!..»

Цыка поморщился: он как раз был в первом ряду, и в начале обучения неумеха сзади не раз засаживал ему палкой по голове. Но со временем мужики приловчились, стали работать «копьями» слаженнее.

— Так не дома защищают, — уверенно продолжал Мих. — Так в чистом поле первый вражеский удар держат.

— Думаешь, быть войне? — с содроганием уточнил друг.

— Если савряне первыми не полезут, то вряд ли, — рассудительно заметил чернобородый. — Из наших-то никому плуги на копья менять не хочется. Но раз тсарь нас сюда выдернул — наверное, знает что-то…

Птица пронеслась над самым лицом Цыки, мазнув ветром по обросшим бородой щекам.

— А чтоб тебя! — Батрак отмахнулся, но куда там — даже кончика хвоста не задел. — Летает тут… дрянь всякая.

Разговор оборвался. Мих еще немного поерзал, закрыл глаза и вскоре начал посапывать, переложив тяжкие думы на плечи приятеля.

Костер притух, звезды стали казаться ярче, а комары — звонче.

Хорошо мольцу — послонялся по стоянке пару дней, а потом ушел. Никто его останавливать, разумеется, не стал — половине народа надоел хуже овода, а другая, вот диво, так в его россказни уверовала, что по семь раз на дню Хольге молиться принялась, ожидая предсказанного конца света. Знаменный уже до сушняка проплевался, что с этим «добровольцем» связался: от подошвы отлипло, а запах остался.

Эх, надо было все-таки послать Сурка лесом… только что уж теперь.

* * *

Наловить тараканов Рыска не успела — Альк вернулся с работы еще раньше вчерашнего, злющий, полуголый и весь в крови Изодранной рубашкой он обмотал правое плечо, но на брусчатке все равно там-сям оставались яркие расплесканные капли.

— Что?! — схватилась за сердце Рыска, позабыв об обиде и мести.

— Забулдыгу одного выкидывал, — огрызнулся саврянин, проходя в дом под полными ужаса взглядами соседей. — А он меня ножом.

— А ты его?!

— Выкинул… Заплатили мне за рубашку, не волнуйся. И за царапину.

Стража за саврянином не гналась, возмущенная толпа тоже. «Значит, не врет», — с облегчением подумала девушка.

— Я за тебя волнуюсь!

— За меня тем более нечего. — Альк шлепнулся на лавку, вытянул ноги на полкухни.

«Царапина» оказалась порезом поперек всего плеча, глубиной в ноготь. Так просто, похоже, не заживет.

— Почему ты к лекарю не зашел?!

— До него было дальше, чем до дома. Они ж все на холмах у целебных грязей сидят, — пренебрежительно фыркнул саврянин. — Чтоб было куда ошибки прятать.

— Давай сбегаю позову!

— Вот еще, из-за такой мелочи. У тебя иголка с ниткой есть?

— Есть, но…

— Тащи сюда.

Жар отнесся к ране куда спокойнее.

— Теряешь сноровку, — ехидно заметил он и без просьб полез шарить на полке, отыскивая бутылку с крепким вымороженным вином. — Что ж увернуться-то не смог, видун?

— Выбор был — по плечу или по горлу. — Альк здоровой рукой взял бутылку, отхлебнул и поморщился. — Сойдет. Кружку еще дай.

— Прочитать тебе молитву во здравие?

— Для начала — себе во упокой. — Саврянин плеснул вина в кружку, бросил туда иголку с ниткой и хорошенько взболтнул.

Протянул Рыске: — Зашивай.

— Я?!

— Если б у меня руки из задницы росли, я б и сам дотянулся. Но, к счастью, они у меня в положенном месте.

— А может, Жар?

— Еще чего. Чтоб она у меня вообще отвалилась? — Альк шевельнул пальцами раненой руки.

Рыска нерешительно вытряхнула на ладонь иголку с покрасневшей от вина ниткой. Одно дело рубашку штопать, и совсем другое — по живому телу! Это ж так больно, наверное…

— Но я никогда…

— Вот и научишься.

Саврянин приподнял плечо, заставив края раны сомкнуться. Кровь все равно продолжала подтекать, разноцветными пятнами — алое, бурое, вишневое, — заляпав руку и полспины. Вытирать было бесполезно, кровить начинало с удвоенной силой.

— Шей давай, — поторопил Альк. Загар не скрывал его бледность, а подчеркивал, став сероватым. — Пугаться потом будешь.

Рыска закусила губу. За молодыми бычками на хуторе нужен был глаз да глаз — то, вскачь сорвавшись, на сук налетят, то один другого рогом пропорет, всерьез или играя. Но у бычков шкура толстая, и то так брыкались, что за все четыре ноги привязывать приходилось, и еще двое батраков с боков налегали. К тому же тогда Рыска только глядела, а не шила!

Саврянин держал руку совершенно неподвижно, и от этого было еще страшней.

— Сильнее, сильнее стягивай, — шипел он сквозь стиснутые зубы. — Не носки штопаешь…

Проступившая на спине испарина собиралась в капельки и точила дорожки в кровяной корке. Альк чуть сменил позу — края раны шевельнулись, из незашитого плеснуло, — побледнел еще больше и глухо застонал.

Девушка испуганно замерла с поднятой иглой:

— Еще три стежка осталось. Потерпишь?