Год крысы. Путница - Страница 60

— Тебе чего, бродяга? — неласково цыкнула на Алька смуглая смазливенькая служанка, выскочившая на крыльцо с ведерком помоев.

Саврянин выразительно покосился на белую ленту.

— Ну постой, постой, — захихикала девчушка, подкармливая лужу, — покуда Сива не придет.

— Кто?

— Да есть тут один вредный мужик, наемник, каждое лето приезжает шрамы в наших грязях погреть, — с чувством досады и одновременно гордости, как за уродливую, но знаменитую достопримечательность, пояснила служанка. — Очень почему-то вышибал не любит, как увидит, что у нас новенький, специально приходит и нарывается. Хозяин как только его не просил оставить кормильню в покое, даже самому предлагал у порога встать — ни в какую. И за тот день, когда очередного вышибалу отваживает, не платит.

— А в стражу пожаловаться?

— Какая тут стража, — махнула рукой девчушка, — днем разок по городу пройдутся, и все. Мы из-за этого Сивы каждый день убытки терпим: то гости удерут, не рассчитавшись, то пьяную драку меж собой затеют, а разнимать некому. Хорошо если назавтра, протрезвев, за битую посуду заплатят, а бывает — так их и не увидишь, проездом были. Хозяин уже целый сребр в день вышибалам положил, и все равно больше недели никто не выдерживает. Так что шел бы ты лучше, белокосый…

— Я постою, — решил Альк. Ленту он не взял — прислонился к косяку, будто шел мимо и совершенно случайно остановился здесь передохнуть.

— Ну и дурак, — искренне сказала служанка, вытряхивая из ведра последние капли и возвращаясь на кухню.

Сива пришел на закате. Представить их с Альком друг другу никто не сподобился — сами догадались. Наемник оказался рослым плечистым мужчиной лет тридцати, с простецким лицом, переломанным носом и шрамом поперек левой глазницы — чудо, что глаз не вытек. По цвету коротко остриженных волос и бороды можно было догадаться, что Сива — это не имя, а прозвище. За спиной у наемника крест-накрест висели сабли, на груди, в расстегнутом вороте рубашки, болтался серебряный знак Сашия на веревочке.

Пару щепок мужчины постояли друг напротив друга — саврянин неподвижно, бесстрастно, Сива — раскачиваясь с пятки на носок и глумливо ухмыляясь.

— Ну-ну, — наконец сказал он и прошел в кормильню. — Эй, девчонка, пива!

— Все, белокосый, тебе тут от силы пол-лучины стоять осталось, — фальшиво посочувствовал один из завсегдатаев, сидящий ближе всех к двери. — Щас Сива пива выпьет, и начнется. Может, улепетнешь, пока не поздно?

— А может, — саврянин повернул к нему голову, — ты отсядешь подальше? Пока не поздно.

Гость недоверчиво хмыкнул, но спустя пару щепок все-таки подхватил стул, тарелку и перебрался за другой стол, якобы к внезапно замеченным знакомым.

Сива допил пиво и встал, продолжая сжимать кружку в руке.

— А платить я не буду! — громко сообщил он в разом наступившей тишине.

Кормилец страдальчески поморщился:

— Сива, может…

— Ну кто посмеет меня заставить? — продолжал откровенно нарываться наемник, выходя на середину зала. — Кто спасет это заведение от жуткого ущерба?

Альк переступил порог, но дальше не пошел — остановился в шаге от него, скрестив руки на груди. Послышались смешки: полуголый худой саврянин против Сивы выглядел очень потешно.

Наемник выдержал паузу, чтобы все налюбовались, и разжал пальцы. Кружка выпала — никто даже не дернулся ее подхватить — и с пронзительным дзиньканьем рассыпалась на осколки.

— Ну? — вызывающе повторил Сива. — Ты вообще по-ринтарски понимаешь, недоносок?

— Где у тебя кошель лежит? — невозмутимо спросил саврянин. — В карманах или за пазухой?

— Какая разница? — слегка растерялся мужик. — Давай дерись, сопля!

— А что мне за это будет?

— Чего?! — запыхтел Сива. Бить первым он считал дурной приметой. — В рыло тебе щас будет!

— Башмаки твои мне велики, рубаха не нравится, а вот сабли, пожалуй, возьму, — оценивающе склонив голову к плечу, предупредил саврянин.

— Ты что, белокосый, за сопляка меня держишь?!

— Отнюдь, — вежливо возразил Альк. — Сопляк — это что-то временное, поправимое… А ты просто идиот.

Сива плюнул на приметы и ударил — коротко, хитро, жестоко, как научил его знакомый «таракан». Если на месте хама не уложит, то еще неделю кровью по нужде ходить будет.

Дальнейшее напоминало схватку пса и ласки. Саврянин струйкой дыма ускользнул от прежде безотказного удара, возник сбоку, почти ласково ухватил драчуна под локоток, — а опомнился Сива мало того что за порогом кормильни, так еще и сидящим на земле, с жутко ноющими плечом и поясницей, на которой отпечаталась босая пятка.

— В кармане, — заключил Альк по сопроводившему «уход» гостя звону.

Сива поднялся, встряхнулся и с яростным ревом, как бык, «совершенно случайно» поскользнувшийся в погоне за наглецом с красной тряпкой, попер на саврянина, на ходу выхватывая сабли. Женщины заверещали и полезли под столы, мужчины отважно прижались к стенам.

Альк неторопливо — куда спешить-то, целых три мига в запасе! — протянул левую руку и сдернул с крючка полотенце. За один конец, позволив второму упасть в ведро с обмылками. И, подпустив Сиву поближе, резко, наотмашь хлестнул набрякшей тряпкой по правой сабле. Круто остановленная на скаку, она ушла влево, заодно ломая удар второму клинку. Сива коротко матюгнулся, пытаясь снова замахнуться и войти в ритм, но не успел. Альк ударил еще раз, на сей раз пониже, захлестнув крестовину, и дернул. Сабля выпорхнула из кулака, кувыркнулась под потолком и упала за стойку. Оттуда послышался истошный визг служанки — к счастью, не боли, а ужаса.