Год крысы. Путница - Страница 172

172

Застигнутый на месте преступления воришка с сожалением разжал зубы и метнулся под шкаф.

Да сколько можно! — снова накатила на тсаревича глухая злость. — До чего дошло — в собственных покоях нельзя спокойно поспать, наемные убийцы мерещатся!

Шарес опустил меч и собирался откинуться обратно на подушки, но тут из-под шкафа выбежали уже две крысы, подскочили к гусиной ноге, слаженно в нее вцепились и — топ-топ-топ! — уволокли в мгновение ока, тсаревич даже рта раскрыть не успел.

Несмотря на раздражение и досаду, Шарес рассмеялся. Надо же, такие мелкие твари, а сумели договориться!

Почему же люди не могут?!

Тсаревич решительно спустил ноги с кровати. И что с того, что сейчас ночь? Витор сам чванливо наставлял его, что для истинного тсаря времени суток не существует, он должен печься о благе страны постоянно. Уж страна точно одобрит выбор Шареса: купцы беспошлинно в Саврию ездить будут, не придется столько денег на укрепление границы по Рыбке тратить, а приданым за Исенарой вполне можно выторговать несколько рудников или кусок плодородной земли за рекой. Тсаревича-то они не интересовали, но вдруг это немного смягчит отца?

…У тсарских покоев Шареса встретила стража — два высоченных лба в доспехах, с парадными копьями и боевыми мечами.

Копья лязгнули, скрещиваясь.

— Никого пускать не велено, — гулким басом сообщил один тсец.

— У меня важное сообщение для отца. — Тсаревич нарочно выделил последнее слово, намекая, что он не кто-то.

— Никого пускать не велено.

Шарес уже собирался прибегнуть к крайнему средству, но тсаревичу все-таки не хотелось врываться в отцовские покои с боем. Вместо этого он всего лишь положил руку на рукоять меча — а стража сразу встрепенулась, обнажила клинки.

— Вы поднимаете оружие на своего тсаревича? — холодно уточнил Шарес, поправляя ножны и убирая руку.

— Но, ваше высочество… — Тсецы растерялись. Одно дело — броситься на второе по важности лицо тсарства по прямому приказу первого, и совсем другое — по расплывчатому не пускать. Эдак самих потом перевешают.

Шарес воспользовался их замешательством, толкнул дверь и вошел.

И сразу понял, что никого он тут не разбудил.

В комнате горело не меньше десятка свечей. Вокруг застеленного картой стола сидели семеро — сам тсарь, Кастий и пятеро его хорьков. Один как раз что-то докладывал, с появлением тсаревича осекшись на полуслове.

— Пошел вон, — неприязненно проскрипел тсарь, не отрывая взгляда от карты. — Я занят.

Обычно Шарес старался не связываться с отцом, когда тот пребывал в подобном настроении. Но дурацкие препирательства со стражей окончательно вывели его из себя. Чтобы его, без лучины тсаря, выгоняли с какого-то тайного совещания, как сопливого мальчишку!

— Чем?

— Не твое дело.

— С каких это пор дела тсарствия стали не моими? — дерзко поинтересовался Шарес, подходя к столу.

Удивленный тсарь наконец соизволил поднять голову. Кастий тоже смотрел на тсаревича, взгляд у главы хорьков был странный — не то настороженный, не то… одобряющий, и это придало Шаресу сил. С Кастием он не слишком ладил, но признавал ум и заслуги этого человека. Такого лучше держать в друзьях, чем в тюрьме или, пуще того, во врагах.

— С тех пор, как ты его предал, — отрезал тсарь. — Убирайся. Шарес, будто не расслышав последнего слова, оперся о стол напротив Витора и медленно, убедительно произнес, глядя ему в глаза:

— Я люблю Ринтар не меньше тебя, отец. И никогда не сделаю ничего, что могло бы ему навредить. Тебя интересует, что было в том письме? Хорошо, я тебе расскажу.

— Это уже не имеет значения, — огорошил его Витор. — Поговорим завтра утром. Можешь пока хорошенько обдумать свое признание, чтобы оно звучало как можно покаяннее…

— Мне не в чем каяться. Я и так непростительно долго увиливал от этого разговора. — Тсаревич на миг прикрыл глаза, а затем на одном дыхании отчеканил: — Письмо было для Исенары. Я люблю ее. И хочу на ней жениться.

По невозмутимому лицу Кастия можно было заподозрить, что такая догадка у него мелькала. Но с тсарем он ею не поделился.

Витор пошатнулся, будто в него плюнули.

— На дочери врага?! Этой тощей белокосой подстилке?

— У нас мир с Саврией, — напомнил Шарес, стараясь держать себя в руках: за такие слова о любимой женщине он готов был смазать по зубам даже отцу. — По-моему, это весьма достойная…

Тсарь перебил его смехом, мелким и зловещим.

— Тебе так нужна эта девка? Жениться для этого вовсе не обязательно.

— Что?! — опешил тсаревич.

Витор хлопнул ладонью по карте и снисходительно-презрительно (надо же, как просто открывался ларчик его идиота-сына!) сообщил:

— Через несколько недель, от силы — месяц, когда наши войска возьмут Боброград, ее и так приволокут к тебе на веревке. Сможешь делать с ней, что хочешь.

— А как же мирный договор?!

— Сегодня савряне его нарушат. И вся страна в едином порыве поднимется на священный бой… — процитировал тсарь свою грядущую речь перед народом, составленную еще месяц назад.

— Из-за чего?!

— Из-за Хольгиного Пупа, — неожиданно сообщил Кастий, заслужив раздраженный и удивленный тсарский взгляд. — Его величество распорядился поставить там сторожевую башню.

Чтобы просчитать последствия подобного хода, у Шареса ушло не больше четверти щепки.

— Я тебе этого не позволю! — вырвалось у него. — Немедленно отзови своих людей!

— Ты? Мне?! Приказываешь?!! — Витор рассмеялся еще громче, закашлялся, налегая на стол — в груди гадко кольнуло. — Стража!

172